Больше года тысяча переселенцев из Луганска и Донецка живет в лагере с советским названием Пионер в 70 км от Ростова. Многие из них вернулись в это не самое радостное место, вдоволь помыкавшись по России.
«А здесь что ждет? Ребенок за год пять школ поменял, это нормально? — Ольга, средних лет беженка из Шахтерска, импульсивно машет руками, поочередно указывая на детей, крутящихся возле нее. — Как она может нормально учиться? Только к одной школе привыкает, нас в другие ПВРы (пункты временного размещения) перекидывают. Что это? Один плюс, что кормят нас здесь».
Я стою возле входа в столовую на территории лагеря с названием из прошлого – Пионер – в поселке Дмитриадовка, что в 10 километрах езды от российского Таганрога, и выслушиваю удивительные истории скитаний по российским городам и деревням тех, кто в разгар войны выехал из Донбасса в Россию.
Ольга вернулась в таганрогский ПВР из Орла, где ей предлагали оформить временное убежище. После разъездов российская действительность в ее голове ассоциируется со словом «безысходность». «Я рада, что мы оттуда приехали. Мы в Орле полгода жили, там ничего нет. Для таких, как мы, работы практически нет. Медсестра, к примеру, получает 6 тысяч рублей (около 2 тыс. грн.). Аренда квартиры – 15-20. Как прожить одной с двумя детьми?» — вздыхает она и добавляет: при первой возможности вернется в Шахтерск.
— А что там у вас — уже спокойно? – спрашиваю ее.
— У нас там ДНРовцы, работы нет, зарплаты нет, голод, — говорит Ольга, чем заставляет меня задать еще один вопрос.
— И что вы там будете делать?
— А что я тут делаю?
Там – дом, там – все. «Как-то будем жить». «Как-то люди живут».
Она опускает глаза.
Рядом с нею – «вынужденная сибирячка» Наталья, выехавшая в Россию из Киевского района Донецка, прилегающего к самому донецкому аэропорту. «Сибирячка» – потому что ее семья познала все прелести переселенческой жизни у черта на куличках. Иначе не назовешь тот поселок, куда ее забросила судьба и российская бюрократия.
«Муж вахтовым методом работал. Жили в пункте временного размещения. Климат ребенку не подошел. Воспалением легких три раза болела, — гладя по голове дочку, откровенничает она. — Это просто нереально. Заработная плата – низкая, квартплата – большая».
Таких здесь – сотни. Испуганных войной, брошенных на произвол судьбы и познавших прелести «русского мира». Точнее, в одном таком лагере Пионер – 940 человек. Каждый со своей «историей любви по-русски». Все – уроженцы Донецкой и Луганской областей. Когда-то – искренне радовавшиеся победе «своего» Виктора Януковича. Потом – аплодировавшие телевизору, показывавшему кадры высадки «вежливых человечков» в Крыму. Потом – выходившие на пророссийские митинги с триколором в руках и скандировавшие «Путин» и «Россия».
За год российская действительность во многих из них поколебала беспрекословную веру в то, что «на Руси жить хорошо». Хотя остаются среди них все еще те, кто, живя в небольших деревянных домиках пять на пять на территории лагеря, все еще ждут и верят, что Россия даст им что-то большее, чем бесплатную гречку на завтрак, обед и ужин.
Сейчас бесплатное питание в столовой и крыша над головой – это все, что получили здесь беженцы из Донецка, Луганска, Горловки, Дебальцево, Макеевки. В остальном большая часть из тех, с кем мне удалось побеседовать, чувствуют себя чужими и изгоями в стране.
***
Чтобы попасть в Пионер, нужно добраться до Ростова-на-Дону, оттуда на автобусе до Таганрога, а дальше – на такси.
Поток беженцев из Украины летом прошлого года был настолько большим, что многие в ожидании отправки к пункту назначения сутками ночевали в Ростове на железнодорожном вокзале, рассказывает по дороге водитель. Затем их по квотному принципу раскидывали по городам и весям Российской Федерации. Пункты временного проживания в приграничных Белгородской и Ростовской областях были забиты под завязку, потому новые волны переселенцев направляли в дали-дальние.
Наконец, подъезжаем к детской здравнице. На воротах надпись – Пункт временного размещения. Зайти внутрь не представляет особого труда.
Одним из первых встречаю парня со скучающим видом в футболке с изображением медведя и надписью «Я – русский». Русским он только хочет быть, на самом деле – из украинского Донецка. Весь его вид – живое воплощение призрачности и неспешности переселенческой жизни. Он не особо разговорчив. Удается узнать только то, что какого-либо статуса в России он до сих пор не получил, намеков на работу – тоже нет.
— Ничего, документы переоформлю, может трудоустроюсь, — неторопливо отвечает «русский медведь» с украинскими корнями.
В 100 метрах от него на крыльце небольшого «пионерского» домика замечаю мужчину и женщину, лузгающих семечки в алюминиевое ведро. Семейная пара из Донецка, уже год с хвостиком живут в этом детском лагере.
— Что здесь – нормальные условия? – спрашиваю.
— Да ну так, — отмахивается мужчина, отсыпая в ладонь новую порцию семечек. Его вторая половина в это время внимательно рассматривает меня, словно что-то подозревает. Я объясняю, что сам из Донецкой области, после чего получаю право продолжить разговор. Мы говорим о жизни и о своих, донецких.
— Из Горловки, Енакиево, Дебальцево есть здесь?
— Конечно. В этом лагере под тысячу переселенцев. Он здесь самый большой, кого только нет. Почти все города Донецкой и Луганской областей представлены.
— А кто вас кормит? Проживание, питание?
— Все бесплатно, — слегка улыбаясь, вступает, наконец, в разговор женщина. Мой следующий вопрос их еще больше смешит.
— А за чей счет?
— Путина, — почти в один голос восклицают они и смеются – задорно, словно дети. Но затем поочередно вздыхают и возвращаются к изначальному занятию – засовывают ладоши в пакетик с семенами подсолнечника.
— С работой туго?
— Ну да, — уже без смеха. Как-то обреченно рассказывают, что кроме «шабашек» на день-два, никто их серьезно не воспринимает переселенцев как работников. Поэтому чтобы заработать пару-тройку тысяч рублей, приходится включать фантазию.
В следующем домике история повторяется. Одна из его обитательниц, молодая девушка, жалуется, что практически все украинские беженцы в России бесправные, по украинским документам работодатели не готовы их трудоустраивать.
Принявшие их русские тоже жалуются на свалившихся им на голову славянских братьев – украинские переселенцы, мол, строчат жалобы на персонал лагеря, рассказывают мне повара в лагерно столовой.
— Если бы только ели много, еще и ругаются с нами. Жалобы в прокуратуру, — возмущается повариха.
Я интересуюсь у поваров – на что, собственно, жалуются мои земляки?
— На все. На то, что условий здесь нет никаких… на все жалуются… Надоели уже, — взмахивая руками, говорит повариха.
Я иду дальше. Захожу в двухэтажный дом. В коридоре – десятки детских колясок.
В одной из комнат знакомлюсь с молодой мамой из Горловки. Она уже полгода как на чемоданах: то соберет, то разберет. Решение о том, возвращаться домой или нет, принимает, ориентируясь на российские телеканалы.
— Мы только засобираемся домой – а по телевизору покажут, что там творится, и не хватает смелости назад возвращаться. И распаковываем чемоданы, — вздыхает она, поглядывая на играющую рядом у кровати дочку.
Ее соседка по комнате вышла в коридор убаюкивать в коляске малыша. Он родился уже здесь, в России, но такой же бесправный, как и его мама-беженка.
— Что на детей вообще ничего не дают? – спрашиваю у нее.
— Ну как? Мы ведь граждане другой страны, — удивляется она вопросу и продолжает: Здесь, в России, вроде как выплачивать нам собиралось «ДНР».
— И что – неужели платит? — не веря своим ушам, переспрашиваю я.
— Конечно, нет.
— И как вы живете?
— Ну как – кто-то что-то дает, — невнятно бормочет она себе под нос.
После бесед с десятком беженцев, я понимаю, что с работой здесь из почти тысячи людей повезло единицам. В числе везунчиков – сын и зять горловчанки Людмилы Николаевны. Оба нашли работу, на жизнь хватает.
— Как ваши устроились? Какие у них документы?
— Да никакие, по украинским документам их взяли, — говорит она, стоя в дверном проеме своей комнаты.
— Неофициально взяли?
— Да.
Людмила Николаевна рассказывает, что периодически ездит домой. В основном, чтобы снять украинскую пенсию и убедиться, что жизни в «ДНР» еще нет.
— Там работы для молодежи нет. Мы чего ездим? Ради пенсии. Получили – и назад. А работы там, в Горловке, нет.
— А кто там сейчас главный?
— Да какого-то нового поставили из Енакиево. Нашего почему-то хоп и сняли, — женщина хлопает в ладоши. Имен-фамилий мэров-самозванцев, правящих в ее родном городе, она не знает.
В Пионере очень много «возвращенцев». Так здесь называют семьи, которые вернулись из других регионов России назад в Ростовскую область. Их рассказы – о том, что «шик и блеск» жизни в России заканчивает, едва отъедешь на пять километров от областного центра. Дальше начинается – безнадега.ру со всеми ее атрибутами – безденежьем, низкими зарплатами, высокими ценами на аренду жилья, облупившими от сырости стенами в квартирах и заплеванными подъездами.
Собственно, той же красоты и благополучия хватает и во многих украинских городах. Только многие из тех, кто из украинской Макеевки или Луганска отправился в российскую действительность, представляли ее – другой: побогаче, порадушнее, с хорошей работой и более сытым бытом. Крохотные домики Пионера – живое свидетельство того, что большинству из этих ожиданий не суждено было сбыться. Зато после сибирских деревень и орловских поселков не страшно возвращаться в богом забытый Шахтерск.
Источник: Новое Время, NV.ua, Безнадега.ру. Один день с донецкими беженцами в российском лагере в Ростовской области – репортаж
Миграционные услуги | Переправа
Рекомендуем прочитать: В Россию уже не бегут. Фиксируется возврат украинцев домой